Музыка для глаз и театральная оптика

Гонзага родился в городке Лонгароне неподалёку от Венеции, в семье художника театра. Отец стал его первым учителем. Но своим главным наставником Гонзага признавал художника-декоратора Карло Галли да Бибиену. С его творчеством он познакомился, когда Галли да Бибиена приехал в их город, перестроил местный театр и создал такие декорации, что у юного Гонзаги захватило дух. После обучения у Бибиены Гонзага продолжал стажироваться и у других итальянских художников, прежде всего у братьев Галлиари. Именно тогда Гонзага осознал, что такое иллюзия, которая является целью художника-декоратора, и как можно создавать её у зрителя.

Вскоре имя его становится известным, его зовут в театр Ла-Скала, для которого он придумал великолепный занавес (занавес сохранился). В 1789 году последовало приглашение поработать в России, и поступило оно от князя Николая Борисовича Юсупова, российского посланника в Турине.

В России Гонзага много занимался созданием театральных декораций для опер, в основном в Петербурге. В недолгое правление Павла I он был на особом взлёте. И монарх, и его супруга Мария Фёдоровна высоко ценили его сценические работы и покровительствовали декоратору. 14 октября 1797 года Павел «преподнёс» в подарок супруге оперу «Зенобия в Пальмире» в оформлении Гонзаги. Одни из самых великих своих творений в области декоративно-прикладного искусства Пьетро Гоназага создал в их дворце в Павловске: оформление интерьеров и пейзажного парка, иллюминацию праздников и всё декорационное оборудование для их проведения. Многие из этих праздников прошли с огромным успехом, например, бракосочетание великой княгини Анны Павловны и принца Оранского.

Но даже на волне такого успеха Гонзага чувствовал некую «эфемерность» своего искусства и стал стремиться к большему — к классической архитектуре. Уже с 1800 года он начинает создавать проекты зданий и стремится получить место архитектора.

К сожалению, в правление Александра I Гонзага был не в чести, и ни один его проект не был утверждён. Театр в усадьбе Юсупова Архангельское — его единственная постройка. Звание архитектора он получил лишь от Николая I, когда ему было уже 76 лет. Так больше ничего и не построив, Гонзага ушёл в отставку, а через три года умер от холеры, и прах его затерялся в общей могиле на Волковском кладбище в Санкт-Петербурге.

Мечты об архитектуре и творческая неудовлетворённость вылились во вполне продуктивное литературное творчество художника. За 1800–1817 годы он издал несколько книг на французском языке, где страстно и последовательно выразил свои мысли об искусстве.

В главном труде своей жизни Гонзага блещет эрудицией, упоминая многих философов, мыслителей, художников. Он говорит о близости двух искусств — музыки и архитектуры. «…Слышимая красота недолговечна и быстро исчезает бесследно, всегда оставляя в нас неудовлетворенное желание. Поэтому труднее пресытиться ею, чем красотою зримой», — пишет художник в своем эссе (перевод А. Г. Мовшенсона). Он называет музыкой для глаз искусство украшать всё, что мы видим. Например, моду он определяет как «искусство создавать новые привлекательные сочетания зримых предметов».

Говоря об архитектуре, Гонзага пишет, что когда архитектор-декоратор умело сочетает пространство и цвет, добиваясь очарования и блеска своего произведения в определённых условиях ландшафта, здание превращается в некий «концерт, который имеет мелодичный звук контуров, мощность форм и гармонический аккорд композиции».

Книга «La musique des yeux et l'optique theatral…» впервые вышла у А. Плюшара ещё в 1800 году — без указания имени автора, а только с комментарием, что это якобы выдержки из более объёмного труда англичанина Томаса Уитза. Правда, ни один исследователь так и не установил, кто же это такой.

Экземпляр РГБИ выглядит нарядно: он сохранился в цельнокожаном переплёте, с крышками и корешком бордового цвета с золотым орнаментом окантовки. В книге совсем нет иллюстраций, и только запись неустановленного лица на последней странице комментирует прочитанное так: на слова Гонзаги: «Tractant fabrilia fabri» [о профессиональных проблемах пусть судят профессионалы (лат.)], неведомый читатель отвечает: «Сhecun parle de bon metier» [все говорят о том, что это хорошая работа (франц.)].